Название: Неприкосновенное
Драббл, D.Gray-man, Тики/Канда, G, слэш, романтика, AU, школа
Сакура в тот раз будто караулила начало учебного года, чтобы парить невесомыми куполами розовых, золотистых и жемчужных крон, опадать ранимыми лепестками, стелиться под ноги молочным покрывалом, обращая городские парки в хлопковые замки, а воздух – в густой эфир. Все кругом сделалось белым, все стало полупрозрачным и чистым, чище, чем первый снег с морозного неба, девственнее горных ледников.
Тогда-то Тики Микк впервые и увидел егочитать дальше: стройного, высокого, длинноволосого – то ли мальчика, то ли девочку; вороненые пряди, забранные в приподнятый хвост, кричали об одном, школьная форма, состоящая из темно-синего брючного костюма, свидетельствовала об обратном. Утомившись гадать о половой принадлежности шествующего двадцатью шагами впереди создания, Микк прибавил ходу и настиг, обгоняя и с плохо скрываемым любопытством заглядывая незнакомцу или незнакомке – он все-таки уповал на первый вариант, - в лицо.
Это оказался мальчик; хоть щеки его и хранили еще детскую припухлость, но черты уже вобрали в себя не девчачьи-нежное, а мальчишески-лаконичное: чуточку резкое, чуточку грубоватое и вместе с тем – утонченное и совершенное, будто сваянное из алебастра и фарфора. Глаза смотрели прямо, но даже так Тики угадал их цвет: густо-сизые, как отполированный галечный камень на дне реки.
Мальчик учился в той же школе, что и сам Микк – хватило одного взгляда на форменную куртку, чтобы это понять, только вот наверняка парой-тройкой классов помладше; мальчик оставался мальчиком, шансы были приблизительно те же, что и у старателя, намывающего золото в лавовом черном песке, а еще лучше – сразу уж в вулканическом пепле, и все-таки Тики, взбудораженный и взволнованный, приноровившись к чужой поступи и успев тут же заработать первый параноидальный взгляд исподлобья, на пробу поинтересовался:
- Недавно перевелся? Не видел тебя ни разу в школе. А увидел бы – непременно запомнил.
Незнакомец, не ожидавший, что с ним так запросто и бесцеремонно заговорят, переменился в лице, скорчил недовольную мину и, сбивая мысли в голове Микка в полнейший сумбур и неразбериху, огрызнулся довольно низким, зачем-то поторопившимся прежде времени вступить в подростковую ломку, голосом:
- Твое какое собачье дело? В этом году и перевелся.
Тики окинул его с ног до головы долгим взглядом, понял, что попал, понял, что только что получил стрелу в самое яблочко, а паршивец-купидон, сволочуга крылатая, уже успел с глумливым хихиканьем улететь, сверкая румяной наготой откормленной задницы и рассекая воздух взмахами недорощенных куриных крылышек. Поглядел с тоской на длинные-длинные, по самую поясницу, волосы, представил, что распущенными они должны, наверное, ниспадать до ягодиц, с трудом подавил тягу немедленно их коснуться, мысленно дал себе по рукам, чувствуя нарастающее желание облапать не только лоснящиеся пряди, и сообщил грустно-честное, не особенно романтичное, но слишком уж угнетающее, чтобы промолчать:
- Они заставят тебя их обрезать. Не знаю, где ты учился раньше, но здесь запрещено носить длинные волосы. Если ты, конечно же, не девчонка.
Юнец вздрогнул, удивленно вскинул голову, уставился неожиданно искренне и широко распахнутыми глазами, с недоверием переспросил:
- Это серьезно или ты шутишь? Если только это какая-то идиотская шутка, я…
- К сожалению, не шучу, - Микк, чем дольше любовался, тем острее испытывал желание оторвать руки той бездушной и безмозглой твари, что посмеет посягнуть на роскошную гриву диковинного мальчишки, хоть и незнакомого пока, но уже успевшего приглянуться. Представить, что этой красоты больше не будет, а на смену ей придет обкорнанная стрижка, сравняв с безликой толпой совершенно однообразно одетых и причесанных школьников, что уже завтра Тики, возможно, даже и не узнает этого мальчика в подмявшей под себя серой массе, злило до поднимающейся к горлу глубинной тошноты.
Так порой ощущаешь себя, сталкиваясь с людской тупостью, наделенной властью уродовать все, не вписывающееся в одобренное и сертифицированное прокрустово ложе.
Мальчишка помолчал, будто что-то в себе обдумывая, и коротко ответил:
- Ясно.
В ту же секунду Тики Микк, португалец по национальности, старшеклассник по роду занятий и балбес по жизни, остро понял, что просто обязан узнать его имя. Было жизненно необходимо запомнить, как зовут красивого мальчика, чтобы суметь отыскать потом, когда жизнь расставит всех по своим местам, когда сработают изобретенные кем-то запреты и правила, как безжалостная гильотина.
- А ну-ка стой, юноша! – потребовал он, решительно хватая незнакомца за плечо, рывком разворачивая к себе и тем самым обрывая их недолгий путь до школы. – Ты должен сказать мне свое имя!
- Что?.. – оторопел тот, удивленно замирая на месте и пока еще слегка, самую незаметную малость подкипая еле бурлящими пузырьками. – С какого это я должен…? Тебя оно не касается!
- Как невежливо и грубо, самурай, - поддразнил его Тики. – Этому вас учит ваш кодекс бусидо?
- Не знаю я никакого кодекса! – зарычало красивое создание, опасно сузив глаза. – Ты в каком веке живешь, придурок?! Чхал я на твой кодекс! Пошел вон с дороги! Дай пройти!
Микк не пропускал, загораживал путь, белозубо лыбился, щурясь из-под густых южных ресниц, и мальчишка, все еще рассчитывая, видно, разминуться с приставучим старшеклассником по-хорошему, оставил тщетные попытки, недовольно скрестив руки на груди.
- Если я скажу тебе имя, ты уже отвалишь, наконец? – хмуро спросил он.
- Обещаю, - клятвенно вскинул руки ладонями кверху Тики.
- Канда. Канда Юу.
- И что из этого имя?
- Пошел. Ты. К дьяволу! – его отпихнули так, что Микк, не ожидавший от щуплого и худенького подростка подобной силы, улетел в приземистые вишневые кусты, средь которых затерялась горчащая и терпкая айнская черемуха, напоролся носом на душистые соцветия, глотнул пыльцы, вынужденно расчихался с непривычки – тут, даже не будучи аллергиком, одуреешь ото всех этих запахов, - торопливо выбрался из колких ветвей и бросился вдогонку, отряхивая с плеч и волос осыпавшиеся лепестки.
- Меня Тики Микк зовут, юноша! Слышишь? – заорал он, но Юу Канда, вместо того чтобы ответить, лишь злобно огрызнулся и прибавил ходу, каменея напряженной прямой спиной с приподнятыми плечами и надеясь оторваться от кудрявого смуглого прилипалы с необычными кофейно-желтыми глазами и приметной родинкой, черной точкой оседлавшей левую щеку почти под самым веком. Старшеклассник, по рождению явно не японец, слов не понимал, обещания свои держал из рук вон плохо, и остаток пути до школы оба преодолели бегом.
Там только Канда, нырнув в шумливую толчею, вздохнул с облегчением, затерявшись из виду, и, лавируя между сбившимися в стайки, одиночными и тоже куда-то перемещающимися учениками, добрался до нужного ему класса.
Тики Микк не уходил из школы – он весь день следил, он шатался по коридорам, прикидывая, за какой из дверей с аккуратными табличками скрывается длинноволосое создание, он всерьез хотел запретить кому угодно посягать на уже присвоенную мысленно вместе с ее обладателем гриву, он караулил у парадного выхода, инспектировал шкафчики с обувью, словно полицейская ищейка, и рассеянно поглядывал на висящие высоко на стене округлые часы.
Решив во что бы то ни стало дождаться мальчишки после занятий, он все продолжал шататься подле секций-сот гэтабако, пропуская мимо себя поток устремившихся на волю учеников, подозрительно косясь и на девчонок, гадая, не был ли случайно Канда Юу маскулинной леди, обрядившейся в мальчишечью форму – волосы тогда, конечно, оставят на месте, только вот заставят переодеться в юбку.
Микк уже не был даже уверен, есть ли ему дело до того, какого оно пола – фурия-цундере запала в душу настолько, что он готов был уже на любой вариант.
Лишь бы, конечно, не бесполое.
Так, наматывая круги нетерпеливым взволнованным котом, он вдруг услышал отдаленные вопли, знакомые хрипловатые нотки вступивших в подростковую ломку связок; исступленным ругательствам и крикам вторили голоса другие, взрослые, степенные, истерично-нервные.
Доносилась вся эта какофония почему-то с улицы, а вовсе не из глубин школьной утробы.
Тики высунулся на крыльцо, запрокинул голову и понял, что эпицентр оркестра душевнобольных обосновался прямо над его головой – окна учительской по случаю весеннего цветения и теплой погоды были гостеприимно распахнуты, впуская внутрь свежий озон с кислородом, а взамен неблагодарно вышвыривая наружу звериные рёвы и ор.
Микк прислушался и понял, что там именно Канда Юу и никто другой: он запомнил его голос до последней нотки, до октавы и до низкого тембра.
Близился вечер, а Канда Юу занимался тем, что сидел в учительской, драл горло, матерясь на весь школьный двор, переворачивал столы, швырялся стульями, бил кулаком, если к нему отваживались приблизиться на непозволительные двадцать сантиметров, вгрызался острыми зубами в чужие повелительные руки, выхватывал тянущиеся к волосам ножницы и с наслаждением порывался откромсать кому-нибудь пальцы, и пока доведенный до сердечного приступа директор безуспешно пытался дозвониться безалаберному художнику-деду, вовремя сбежавшему в Новую Зеландию зарисовывать нетронутые виды, пока специально приглашенный психолог, выпучив глаза и выдирая от отчаяния волосы уже собственные, бесплодно старалась достучаться до маленького демонёнка, а Канда безнаказанно громил казенную мебель и стекла, Тики Микк стоял под окнами и слушал, слушал, слушал…
…Слушал, невольно расплываясь в улыбке и заочно влюбляясь в эту бестию уже по самые уши, в поддержку бунта закуривая сигарету и с каждой секундой все отчетливее понимая, каким чудом Юу Канде удалось отрастить эту свою роскошную шевелюру.
Все тверже уверяясь, что за сохранность ее можно больше не переживать.